– Понятно, – сказал Аристотель Федорович, – понятно. Какая же образность показалась вам заманчивой?
Борис поймал взгляд Румали Мусаевны, просительно улыбнулся и кивнул в сторону кухонной стойки. Румаль Мусаевна встала, налила ему немного чая и поднесла чайную чашку к его губам.
– Спасибо… В первую очередь, конечно, тибетский буддизм.
– Я так и подумал, – отозвался Аристотель Федорович.
– Поначалу все выглядело крайне многообщающе. Черепа, кости, человеческие головы в нескольких стадиях разложения, всякие мучения и казни… Конечно, настораживало, когда какого-нибудь трехглазого монстра с этих шелковых свитков объявляли «просветленным существом». Но потом мне объяснили, что черти в аду тоже просветленные существа и других там на работу не берут. В общем, решил я в это дело нырнуть по-серьезному. Выяснил, какое ответвление в тибетском буддизме считается самым жутким, преодолел робость и сблизился с адептами.
– А какое ответвление у них самое жуткое? – спросила Румаль Мусаевна, широко открыв глаза.
– Бон, – ответил Борис. – Но реальность, однако, оказалось довольно унылой. У меня быстро сложилось ощущение, что когда-то давным-давно бонские шаманы поймали заблудившегося в горах буддийского монаха и, перед тем как разделать его на пергамент, флейты и ритуальную чашу из черепа, заставили придумать политкорректные объяснения всем их мрачным ритуалам. Чисто на случай конфликта с оккупационной администрацией. И вот именно эти фальшивые покровы и сохранились в веках, а изначальная суть или утеряна, или скрыта от непосвященных.
– А что такое Бон с практической точки зрения? – спросил Аристотель Федорович. – Мы ведь люди в этом вопросе совершенно темные.
– Тренировка духа, – ответил Борис. – С целью обрести свободу от привязанностей. Только в реальности кончается тем, что вместо одной тачки с говном человек катит по жизни две – свою родную и тибетскую. Сначала на работе отпашет, как папа Карло, а потом сидит у себя в каморке начитывает заклинания на собачьем языке, чтобы умилостивить каких-нибудь нагов, которых ни для кого другого просто нету… И психоз бушует сразу по двум направлениям. А вообще там много всяких развлечений. Каждый практикует как хочет.
– Например?
– Ну, например, есть шаматха и випашьяна. Это такие медитации. Скучные, как разведение редиса.
– В чем они заключаются?
Борис задумался.
– Ну если на простом примере… Вот, например, выпили вы водки и не можете ключи от квартиры найти. И думаете: “Где ключи? Где ключи? Где ключи?” Это шаматха. А потом до вас доходит: “Господи, да я же совсем бухой…” Это випашьяна. У нас этим вся страна занимается, просто не знает.
– А еще что бывает?
– Например, чод. Это когда предлагают свою плоть демонам с кладбища. Некоторые делают на Новодевичьем. Призывают обычно Гайдара, Хрущева и Илью Эренбурга. Говорят, круто. Только мне тоже скучно было… Есть еще шитро. С помощью сложной, занимающей полжизни практики разделить сознание на загробное бардо и путешествующего по нему бегунка, чтобы после смерти бегунок преодолевал бардо до полного прекращения электрохимических процессов в коре головного мозга. Изысканный жест подлинного ценителя тибетской культуры, хе-хе. Но я им, увы, так и не стал.
– Что же помешало? – спросила Румаль Мусаевна.
– Главным образом, – сказал Борис, – ритриты с приезжими ламами. Я в какой-то момент понял, что они до ужаса напоминают экономические семинары, где артисты этнографического ансамбля через двух переводчиков зачитывают собравшимся написанную триста лет назад брошюру «Как стать миллионером».
Journal information